27 января — Международный день памяти жертв Холокоста. В этот день в разных городах и странах люди несут цветы и свечи к памятникам евреям, истребленным в годы Второй мировой войны. Пройдет такая акция и у памятника в белорусском Могилеве. О том, что происходило в 1941 году в Могилевском гетто, корреспонденту Север. Реалии рассказали петербуржец Леонид Симоновский, который чудом спасся из этого гетто, и исследователь истории белорусского еврейства Александр Литин.
— Мне было 8 лет, я еще только собирался в школу осенью. Родители все время повторяли — когда приедут грузовики, и всех будут туда сгонять — ты сразу же уходи и не возвращайся. Спрячься в огороде, а потом совсем уходи. И когда началась облава, я пошел огородами наверх, — вспоминает Леонид Симоновский. — Были уже сумерки, я все время оглядывался и на всю жизнь запомнил страшную картину: я видел стоящую маму, как она уменьшается в размере. Деталей я не видел, она вышла из дома проводить меня, это был такой солнечный столбик, и он становился все ниже, ниже, ниже — по мере того как я поднимался наверх. И не было ни звука — я не кричал «Мама! Мама, я хочу к тебе, с тобой!», — но я мысленно все время кричал, глядя, как она исчезает.
Леонид Меерович Симоновский родился 1932 году в Могилеве. Немцы захватили город 26 июля 1941 года, в начале августа была проведена перепись евреев, им было запрещено ходить по тротуарам, появляться на улицах после 5 часов вечера, они были обязаны заниматься тяжелым физическим трудом и носить нашитую спереди и сзади на одежду большую шестиконечную желтую звезду. Местным жителям запрещалось продавать евреям продукты.
— Мы жили в районе Луполово, это низкая часть, которую время от времени заливала вода. Я помню, как впервые вижу военных, они идут вдоль дороги, и мне почему-то кажется, что от них в канавах должны остаться ножики, что они их туда бросят. Никаких ножиков я, конечно, не нашел, не знаю, почему мне это взбрело в голову. А потом я качаюсь на нашей калитке, как на качелях, и тут из автобуса выходит мой отец. Он зовет меня в дом, бросает ключи на стул и говорит: «Все кончено», — вспоминает Леонид Симоновский. — Это еще не гетто, но это его первое предвестье. Как с самолетами — я их не вижу, но слышу, что они есть. Я запомнил, как изменилась атмосфера, и чувство ужаса рождалось изо всякой чепухи.
Город бомбили. При доме был огород, когда с неба слышался гул самолетов, семья выбегала и спасалась от бомбежки, бросаясь на землю между грядками. По словам Симоновского, у его отца не было иллюзий насчет того, что представляют собой немцы, поэтому он решил вывезти семью. Сам он не попал на фронт, потому что был инвалидом — во время работы на фабрике потерял ногу, у него был протез. Они жили около базара, и он договорился с одним из колхозников — тот подогнал грузовик, и они поехали на восток. Но было поздно.
— Мы ехали по дороге, вдруг из леса вышел часовой, шофер с ними переговорил, и мы поехали дальше. Потом вышел другой часовой, и, видимо, стало ясно, что впереди уже немцы, надо возвращаться. А вообще, когда пришел немец, первые три-четыре дня был сплошной грабеж. У нас был завод патоки, люди поняли, что там никого нет, и можно брать столько, сколько унесешь. Я помню, цепочка людей тянулась целые сутки — с бидонами, ведрами, кувшинами. А потом на столбах появились объявления.
Текст их известен: «По распоряжению господина коменданта города Могилева все лица еврейской национальности обоего пола обязаны в течение 24 часов покинуть пределы города и переселиться в полосу ГЭТТО. Лица, не выполнившие указанное распоряжение в указанный срок, будут полицией выселены насильно, имущество этих лиц будет конфисковано».
— Я помню, как появилась полиция — немцы ее довольно быстро организовали из подростков лет 15−20, старших школьников. У нас была семилетка, некоторые были второгодниками. Им выдавали паек, они говорили — даже с сахаром будут давать! Это было высшее лакомство для пацанов. И с их помощью организовали гетто — выселили людей из района, который был у притока Днепра Дубровинки, а евреев согнали на их место.
Мы в первый день не поехали, думали, вдруг обойдется. Но все равно пришлось ехать — на второй или третий день. Парни из полиции регулировали переселение — у Дубровинки и у вокзала. У нас там жили родственники, мы поселились в их доме. Это было одноэтажный деревянный барак, мы заняли заднюю комнату — всей семьей, кроме сестры Фиры.
Отцу Леонида Мееровича удалось договориться с семьей колхозников, торговавших на базаре до войны, чтобы они переехали в дом Симоновских в Луполово, пусть лучше достанется им, чем неизвестно кому. За это они согласились спрятать у себя сестру Леонида Фиру. Эти же колхозники время от времени привозили в гетто хоть какую-то еду: есть там было нечего.
Источник: Zerkalo
