СМИ сообщают, что в России идет массовая вербовка на войну в Украине среди заключенных. По словам директора движения «Русь сидящая», в одной из зон под Рязанью из 1300 заключенных завербовались 300, а также среди зэков уже есть первые погибшие и раненые. Официально в России о «призыве» среди отбывающих наказание не сообщалось, однако информация об этом особенно часто начала появляться в медиа и соцсетях с начала июля. Утверждалось, в частности, что в обмен на амнистию РФ планирует направить в зону боевых действий не менее 10 тысяч заключенных. К похожим мерам в начале войны прибегала и Украина — еще в феврале стало известно, что Киев освобождает из-под стражи бывших военных, изъявивших желании защищать страну. Сама же практика «искупления ошибок» на фронте не нова — ей пользовались в СССР во время Второй мировой. Рассказываем, как узники ГУЛАГа и советских колоний защищали свою страну от немцев и насколько весомой была их роль в победе.
От срочных расстрелов до призыва в армию
В рядах Красной Армии действительно воевали сотни тысяч людей, до войны отбывавших наказания в лагерях. Вот только шанс таким образом искупить вину за реальные или надуманные преступления предоставился не всем. Особенно не повезло тем заключенным, которые отбывали срок на западе СССР. Спешное отступление советской армии и проблемы с организацией эвакуации привели к тому, что в ряде мест начальники исправительных учреждений не придумали ничего лучше, чем просто расстрелять зэков.
Уже на следующий день после начала войны, 23 июня, народный комиссар госбезопасности Всеволод Меркулов разослал в управления своего ведомства в западных регионах (в том числе в БССР) телеграмму, в которой предложил организовать вывоз арестованных, содержащихся под надзором НКГБ, НКВД, судов и прокуратуры, в центральные и восточные регионы СССР. Отдельно предлагалось отобрать наиболее важные дела из архивов и переслать их в Москву. «Рассмотрите дела на всех имеющихся у вас арестованных органами НКГБ и составьте списки на тех, которых Вы считаете целесообразным расстрелять. В списках укажите имя, отчество, фамилию, год рождения, последнюю должность или место работы перед арестом, а также краткое содержание обвинения с указанием, сознался ли арестованный», — так завершалась телеграмма.
На деле же нормальной эвакуации не случилось — войска вермахта продвигались вперед с огромной скоростью. Колонны с идущими (чаше всего людей отправляли в новые места заключения пешком) на восток зэками подвергались обстрелам, как и сами места заключения. Известно, что в Кобрине, Пружанах, Лиде и Слониме начальники тюрем бросили заключенных запертыми в камерах и бежали вместе с охраной. Причем начальник слонимской тюрьмы Дмитрий Сокоушин скрылся вместе с денежной кассой учреждения. Со значительной частью тюрем связь была потеряна еще в первые дни войны.
Сложности были и с местами заключения на востоке БССР. Так, в Борисове, по информации из докладной записки заместителя начальника тюремного управления БССР Михаила Опалева, начальник «вывел из тюрьмы заключенных и повел пешим строем по автомагистрали на Смоленск. Дорогой налетевшими самолетами колонна была обстреляна, заключенные разбежались. Никаких мер к поимке заключенных Больных не принял, из Белоруссии выехал неизвестно куда».
В этих условиях многие начальники тюрем посчитали верным решением просто расстрелять часть заключенных. На деле документ, позволявший срочно использовать высшую меру наказания в отношении осужденных за тяжкие преступления, появился лишь в июле — когда значительная часть белорусских городов уже была под контролем немцев. В конце июня же людей расстреливали без всяких на то оснований.
Из все той же докладной записки Опалева: «Политрук тюрьмы г. Ошмяны Клименко и уполномоченный Авдеев в момент бомбежки гор. Ошмяны самочинно вывели из камер 30 чел. заключенных, обвиняемых в преступлениях контрреволюционного характера и в подвале тюрьмы расстреляли, оставив трупы незарытыми. Остальных заключенных оставили в корпусах и покинули тюрьму со всем личным составом. На второй день местные жители гор. Ошмяны, узнав о расстреле заключенных, пошли в тюрьму и, разбирая трупы, разыскивали своих родственников».
За некоторые самовольные расстрелы начальники даже могли понести ответственность. Широко известен случай в Глубоком. Вот как его описывал Опалев: «Заключенные поляки подняли крики: „Да здравствует Гитлер“. Начальник тюрьмы Приемышев, доведя их до лесу, по его заявлению, расстрелял до 600 человек. По распоряжению военного прокурора войск НКВД Приемышев в Витебске был арестован. По делу производилось расследование, материал которого был передан члену Военного Совета Центрального фронта — секретарю ЦК КП (б) Белоруссии тов. [Пантелеймону] Пономаренко. Тов. Пономаренко действия Приемышева признал правильными, освободил его из-под стражи». В других источниках утверждается, что замначальника глубокской тюрьмы и помощник оперуполномоченного все же понесли наказание — в сентябре 1941-го их приговорили к расстрелу. Уточняется и число убитых заключенных — 714.
А самым известным и, вероятно, массовым, стал расстрел заключенных, содержавшихся в Минске (а также из других тюрем, откуда людей успели эвакуировать в столицу БССР — например, каунасской). Как вспоминал бывший офицер литовской армии Юозас Тумас, который был в числе таких эвакуированных в Минск, ночью 25 июня колонну заключенных с «Володарки», в которой было примерно пять с половиной — шесть тысяч человек, погнали по улицам города почти бегом. Столицу БССР бомбили, на улице было светло от горящих домов.
Расстреливать людей, по словам Тумаса, начали еще в Минске. В своих воспоминаниях он писал: «Убийства происходили на наших глазах так часто, что мы как-то отупели от всего происходящего и, как ни странно, начали привыкать к выстрелам и самим расправам. Расстрелы несчастных уставших людей продолжались всю дорогу до Червеня. Мы подсчитали, что за время нашего пути НКВДисты убили около 600 человек».
26 июня колонна прибыла в Червень. Более молодым заключенным предложили записаться в Красную армию. Оставшихся распределили на три группы, одну из которых оставили в тюрьме (после отступления частей Красной Армии они разбежались), остальные были выведены из тюрьмы. Колонны заключенных одна за другой следовали по дороге на Бобруйск. Сначала убивали тех, кто шел в задних шеренгах. Когда колонну довели до леса, сотрудники НКВД, выстроившиеся по обе стороны дороги, в упор начали расстреливать людей. Спастись удалось нескольким десяткам человек. Основное место захоронений — урочище Цагельня, однако были обнаружены могилы и в других местах.
Есть также сведения, что заключенные столичной «американки» (внутренней тюрьмы НКВД) были расстреляны в Тростенце — там же, где немцы позднее построили свой лагерь смерти.
Заключенным, которые не находились в западных регионах СССР или смогли эвакуироваться, повезло больше. Уже 12 июля 1941 года Президиум Верховного Совета страны принял указ «Об освобождении от наказания осужденных по некоторым категориям преступлений». В соответствии с ним, в местностях, где было объявлено военное положение, освобождались осужденные за прогулы, бытовые и незначительные должностные и хозяйственные преступления, беременные женщины и женщины с детьми (кроме осужденных за контрреволюционные преступления, бандитизм и рецидивисток). Бывшие в призывном возрасте мужчины направлялись из лагерей и колоний прямиком в Красную Армию. В ноябре того же года действие указа распространили на всю страну (а не только на регионы с военным положением).
В ряды Красной Армии направились сотни тысяч людей, еще вчера считавшихся опасными для общества.
Миллион бывших зэков — на фронте
О деталях привлечения заключенных к борьбе с Германией хорошо известно из доклада начальника ГУЛАГа НКВД СССР комиссара госбезопасности Виктора Наседкина, который тот составил для наркома госбезопасности Лаврентия Берии в августе 1944 года. В этом документе изложены основные цифры, касавшиеся участия недавних заключенных в войне.
По информации Наседкина, к началу войны в исправительно-трудовых лагерях и колониях СССР находились 2,3 млн человек. К июлю 1944-го это число сократилось практически вдвое — до 1,2 млн. За это время в места лишения свободы попали 1,8 млн граждан СССР, а были отпущены 2,9 млн.
При этом очевидно, что даже под предлогом войны власти не желали отпускать на свободу своих оппонентов — если в 1941-м осужденных за «контрреволюционные и другие особо опасные преступления» было 27%, то в 1944-м их стало уже 44%. Отправиться на фронт не могли осужденные по знаменитым 58 и 59 статьям, то есть «политические» и бандиты. Однако «Лента.ру» со ссылкой на воспоминания ветеранов утверждала, что в конце концов воевать отправили и матерых уголовников.
«Когда началась война, в лагерях был небывалый всплеск патриотических настроений, особенно среди так называемых политических осужденных. Большинство из них искренне хотели помочь стране. Были и те, кто, идя на фронт, преследовал собственные интересы: поскорее оказаться на свободе, и по возможности дезертировать. Конечно, жизнь за решеткой угнетала как физически, так и морально. Лагерь развращал личность, и люди стремились вырваться на свободу любой ценой. Даже ценой собственной жизни», — рассказывала сотрудник Музея истории ГУЛАГа, кандидат исторических наук Татьяна Полянская.
Сколько же человек освободилось из лагерей и колоний благодаря военным указам? В докладе Наседкина называется цифра в 420 тысяч человек. В 1942−43 годах таким образом Красную Армию пополнили 157 тысяч новобранцев (остальные освобожденные, по всей видимости, — женщины и негодные к строевой службе мужчины). Также в ГУЛАГе был установлен порядок, по которому все отбывшие свой срок мужчины, пригодные к службе, после освобождения сразу направлялись в Красную Армию. В итоге за 1941−1944 годы ее ряды пополнили 950 тысяч недавних зэков (как освобожденных досрочно, так и отсидевших свой срок полностью). Если же добавить к этому числу 117 тысяч кадровых сотрудников ГУЛАГа (грубо говоря, охранников), которых также направили на фронт, то число бойцов из мест не столь отдаленных в Красной Армии составило около 1,1 млн человек. Почти все они направлялись в обычные части действующей армии, а не в штрафбаты.
Отдельно в докладе упоминается и вклад заключенных, которые они внесли не на передовой, а в тылу. ГУЛАГовцы по-прежнему оставались дешевой рабочей силой, которую в военных условиях направили на ключевые для обороны объекты. В их числе упоминались возведение авиационных заводов в Куйбышеве, металлургических комбинатов в Нижнем Тагиле, Челябинске, Актюбинске и Закавказье, Норильского комбината (производство никеля), Джидинского комбината (производство вольфрама и молибдена), Богословского алюминиевого завода, строительства Северо-Печорской железнодорожной магистрали, стратегической железной дороги Саратов-Сталинград.
Железные дороги строили 448 тысяч заключенных ГУЛАГа, горно-металлургические комбинаты — 171 тысяча, промышленные предприятия — 310 тысяч, аэродромы и шоссе — 268 тысяч, в лесной промышленности (традиционной для советских лагерей, но в годы войны ориентированной в основном на потребности фронта) работали еще 320 тысяч человек. Выходит, что суммарно на всех объектах работали не менее 1,5 млн заключенных. Еще 200 тысяч были «переданы на строительство оборонительных рубежей» — то есть фактически были в зоне боевых действий (на передовой или в глубине обороне) и строили окопы и командные пункты.
«Наряду с этим ГУЛАГом выявлено и направлено строительствам НКВД — 40 000 специалистов и квалифицированной рабочей силы из заключенных: инженеров, техников, металлистов, железнодорожников, угольщиков», — говорилось в докладе Наседкина. Еще 300 тысяч квалифицированных рабочих обучили на месте.
Все упомянутые выше объекты входили в зону ответственности НКВД, но заключенных направляли и на предприятия других наркоматов (аналогов министерств). 2000 заключенных работали в литейном цехе одного из заводов на отливке 120 мм мин, столько же трудились в кузнечном и литейном цехах на производстве танков на Ленинградском заводе имени Кирова и так далее. Производили боеприпасы и сами лагеря НКВД — за годы войны более 70 миллионов штук. Это делали в колониях, где до войны выпускали кровати, ложки и предметы ширпотреба. А еще заключенные шили форму — за годы войны они сделали 22 миллиона комплектов для Красной Армии. С большой вероятностью многие ГУЛАГовцы, оказавшиеся на фронте, были одеты и вооружены предметами, которые создали их бывшие «коллеги».
При этом заключенные демонстрировали двукратный рост производительности труда: выработка на один человеко-день достигла 21 рубля в 1944 году, против 9 рублей 50 копеек в 1940 году. Достигалось это во многом за счет ущерба здоровью. Если в 1940 году годных к тяжелому труду среди зэков было 35,6%, то в 1942 — уже всего 19,2%. Зато выросло число инвалидов и годных лишь к легкому труду.
В докладе прямо назывались и причины такого ухудшения здоровья заключенных: длительная эвакуация и ужасное состояние новых мест содержания. Однако указывалось, что для решения вопроса были приняты меры: построены новые бараки и утеплены старые, а обычные нары были заменены двухъярусными. «В результате проведенных мероприятий жилая площадь в настоящее время доведена в среднем до 1,8 квадратного метра на одного заключенного, в то время как в первый период войны жилая площадь составляла менее 1 квадратного метра на человека», — отчитывался в докладе Наседкин.
Сотрудник НКВД утверждал, что среднемесячная смертность, составлявшая в 1942 году 2,1%, к 1944 упала до 0,8%. Однако такая формулировка скрывала ужасающее число умерших заключенных. В 1941 году оно составило 100 тысяч человек, в 1942 — 249 тысяч, в 1943 — 167 тысяч, в 1944 — 61 тысячу. В лагерях случались вспышки тифа, дизентерии и даже холеры.
Герои Советского Союза, призванные из ГУЛАГа, и маршал с тюремным прошлым
Как же недавние заключенные проявили себя непосредственно в боевых действиях? По-разному, ведь на фронтах, как мы сказали выше, оказалось около миллиона человек, прошедших через ГУЛАГ. Среди них однозначно были как герои, так и рядовые бойцы и, очевидно, люди, совершавшие преступления либо проявившие себя отрицательно.
Однако достаточно сказать, что ряд бывших заключенных по итогам войны стали Героями Советского Союза. Только в докладе Наседкина упоминались пять таких человек.
Самый известный из них — Александр Матросов, имя которого стало нарицательным для совершенного им подвига. Уроженец украинского Екатеринослава (ныне — Днепр) столкнулся с проблемами с законом еще в юности. В 14 лет он уже отбывал первое наказание в одной из колоний Ульяновской области за кражу, затем вернулся в детский дом, где жил до этого. В 15 лет его отправили в Куйбышев работать на вагоноремонтном заводе, но парень оттуда сбежал. В апреле 1941 года оказался в Уфимской детской трудовой колонии НКВД за нарушение подписки о выезде из Саратова. С началом войны там начали производить оборонную продукцию.
Матросов же начал обращаться с просьбами направить его на фронт. В 1942 году просьбу одобрили — и отправили 18-летнего парня в пехотное училище, где бывшего заключенного даже приняли в комсомол. 12 февраля 1943-го он уже был в части на передовой — на Калининском фронте (по советскому названию города Тверь — Калинин). Но долго парень, едва отметивший 19-летие, не прослужил.
Источник: Zerkalo
